Эксклюзивный грех - Страница 102

102

Все вроде бы идет по плану. Отчего же тогда на душе свинцовейшая тяжесть? Не может она больше это терпеть! “Я пойду к ним! Хватит меня мучить! Не могу я больше торчать в этом гадком дворе! Ну и пусть против планов, пусть! Просто сил больше нет!” Сколько можно?! Она что им, сторожевая собака?!

К подъездной двери как раз поспешала веселая парочка: судя по виду, влюбленные студенты. Надя расслышала, как девушка строго говорит своему кавалеру:

"Нет, Лешечка, только кофе. И ничего больше. А ты что подумал?"

– Подождите, ребята! – крикнула Надя.

Она войдет в подъезд вместе с ними. Парень, уже щелкнувший кодовым замком, обернулся и встал в дверях, ждал ее. Его подруга нетерпеливо топала ножкой.

Надя ускорила шаги и внезапно почувствовала, что неведомая опасность – совсем рядом, она за спиной и сейчас, сию секунду, беда навалится на нее всей тяжестью… Надя вздрогнула, обернулась.

Сначала беда засвистела гремучей змеей. Потом – изо всех сил грохнула, потом – запахла гарью… Как завороженная, Надя смотрела на окна квартиры Желяева.

Только окон в квартире больше не было, вместо них буйствовало огненно-красное полыханье. Пламя за доли секунды слизало занавески и рамы и теперь рвалось из окна во двор. Желяевская кухня превратилась в ослепительную, горящую топку. Снова грохнуло, а Надя, пугливая некогда Надя, от страха даже не присела. В голове у нее билась тоненькая, ядовитая мысль: “Ну, вот и все. Мы проиграли”.

– Ложись, дура! – услышала она чей-то крик. Но Надя даже не пошевельнулась. Ее бросил на землю студент, стоящий у входа в подъезд. Навалился на обеих девушек, Надежду и свою подружку, накрыл их своим тощеньким телом…

Глава 17

Надя. Прошло два дня

Кажется, за окном идет дождь. Да, это дождь. Окна располосованы струйками, Родион прячет носик под мышку. Бакс, Димин кот, угнездился на диванной подушке. Притворяется спящим, а сам не сводит с Надежды настороженных желтых глаз. На кухонном столе вывалена вся мамина аптечка. Корвалол, валерьянка, пустырник, настойка хмеля, травяной чай “Дивный вечер”… Не помогает ничего. Никакой “Дивный вечер” не способен изгнать из памяти: черный зев жедяевской кухни, и языки пламени, лижущие занавески, и едкий, всепоглощающий запах гари, и надсадный вой пожарных машин…

Надины питомцы, звери, кажется, чувствуют ее состояние. Родька печальной колбаской ходит за ней по квартире. И даже нахальный Бакс снисходит и запрыгивает на колени.

Кажется, приезжал Димин друг Сашка. Вроде привез продуктов: и колбасы, и сыра, и пирожных в пластмассовых упаковках. Эклерчик, она его вынула к завтраку, так и остался лежать на тарелке, уже скукожился, засох.

– Очнись, Надюха! – уговаривал Сашка. – Все закончилось, все прошло!

– Да, Саша. Конечно, – покорно отвечала она.

– Выходи на работу. В институт. Нагружай себя. Занимай. Только не молчи, хорошо?!

– Ладно, Саша. Я так и сделаю.

Проводить Сашку – и снова в тишину кухни, и в ногах калачиком свернулся Родя, а Бакс восседает у нее на коленях и тянется лапой к пакетику с валерьянкой.

Надя зачем-то взялась перешивать свитер – тот самый, в котором встречалась с Димой в день похорон мамы. Пришила на рукава оторочки из меха “под далматинцев”. Оторочки получились кривые, убогие. Для чего возилась, к чему? Даже мерить не стала, убрала свитер с глаз подальше, на самое шкафное дно. “Кто он мне, Дима? Да никто! Зло победило? Ну и что? Оно, зло, всегда побеждает! Добро торжествует только в книгах и кино!.. Должна радоваться, что сама уцелела! Сашка прав: мне пора в институт, на работу, у меня и денег-то нет! А еще – мне нужно пойти в банк, забрать из ячейки дискету, переписать статью, позвонить Диминому редактору… Нет, не могу… Позже”.

Всякий раз, когда Надя шла к телефону – позвонить начальнице в библиотеку или в Сбербанк: узнать, в какие часы можно воспользоваться своей ячейкой, – словно какая-то сила хватала, не пускала звонить, останавливала… И она снова усаживалась за кухонный стол, и опять пила мамины травы, и понимала: что-то треснуло в ее жизни. Надломилось. Оборвалось. И тогда она бралась за расческу и принималась причесывать Бакса, а кот стоически переносил экзекуцию и выпускал когти не в Надины ноги, а в кромку стола.

"Надо поесть!” – думала Надя. Шла к холодильнику и на полпути останавливалась, взглядывала в окно и все смотрела и смотрела в залитый дождем двор, пыталась понять – о чем она думает? И не понимала. Кажется, в квартире работал телевизор, и радио тоже бурчало, но Надя не разбирала слов. Лица на экране хмурились, улыбались, шевелили губами – а Надя смотрела на них, словно на уродливых кукол.

Она прислушивалась к своему состоянию. Вяло говорила себе: “Да у тебя, Надька, – депрессия. Психическое расстройство, реакция на стресс. На смерти самых близких тебе людей. Сначала – тетя Женя Полуянова. Потом – мама. Ну а потом Дима… Тебе, Надечка, не травки пить надо, а транквилизаторы. У мамы, кажется, были. Пойти поискать? Нет, ну их в болото, эти “колеса”. Сама справлюсь. Посижу, помолчу. Все пройдет. Все. Всегда. Проходит”.

И снова – тишина, и теплая тяжесть Бакса на коленях, и Родька, свернувшийся у ног, и о чем-то вещающие головы в телевизоре. Как бы увлечься глупым ящиком, зацепиться за него, вырваться из полона тоскливых мыслей?!

Но телик был неприветлив и скучен. Надя сделала над собой усилие. “Надо сосредоточиться, – сказала она себе. – Хотя бы на телевизоре. Для начала – на телевизоре. А потом – и на всей прочей жизни. Которая, увы, продолжается”.

На экране седой дядечка, внешностью и манерами похожий на протестантского проповедника, заговаривал мягким голосом свою телевизионную паству:

102